И смысл есть, и руки на месте

Как должно развиваться современное искусство

Молодой амурский скульптор Александр Кантемиров успел попробовать многое: был режиссёром и кондитером, лепил амурского губернатора и советского вождя.

Сейчас он создаёт мемориальную доску известному амурскому педагогу Анне Вайсман. Кстати, не так давно Кантемиров выставлялся со своими произведениями монументального искусства в областном музее. И в среде местных ценителей прекрасного есть мнение, что у Александра мемориальные доски «более живые».

Создавая образ

– Ваша фамилия сразу заставляет спросить – не потомок ли вы того Кантемирова, который руководил Благовещенском с 1969 г.?

– Он мой родственник по отцовской линии, но не близкий. Отец подростком шальной был, ему родство с мэром даже пару раз помогало.

– А есть ли у вас в роду художники, скульпторы? Верите, что художественные наклонности могут передаваться по наследству?

– Отец у меня столяр, но рисовать немного умеет. Его покойный брат был профессиональным художником. По наследству, может, что-то и передалось – я не особо разбираюсь в генетике. Думаю, сказалось то, что отец меня в детстве везде с собой брал, по мастерским таскал, к кузнецам. У дядьки я много времени проводил.

– Всех художников мы просим сымпровизировать: придумать идею рисунка или скульптуры, которые бы отразили область и ваше представление о ней…

– Ну, про область не знаю, но мы нечто подобное делали с Благовещенском. В пруд в парке Дружбы бросили большой пельмень, он был плавучий, лёгкий – искали символ, который объединял бы нас с Китаем. Там очень любят пельмени, ну и у нас тоже культ этого блюда. Пельмени «Амур», например, признаны нашим символом. Плюс президенты РФ и КНР лепили вместе пельмени, и мы сразу подумали: надо делать!

– Насколько сложно работать с мемориальными досками?

– Очень сложно. Во-первых, человека уже нет в живых, и нужно лепить по фото. А это не так трудно, если именно я снимал человека с нужных мне ракурсов. А здесь мне дают фото, и они очень разные, на некоторых человек сам на себя не похож. По сути, ты видишь десять разных людей.

Во-вторых, нужно всем угодить. Человек на мемориальной доске должен быть таким, каким его запомнили люди. А они видели его на всевозможных этапах жизни и запомнили разным. В итоге нужно не сделать человека таким, каким он был, а собрать образ, который понравился бы всем. Это практически нереально.

– И как вам это удаётся?

– Пока, как видите, плохо. По Анне Вайсман правок очень много. Саму доску недавно одобрили, уже должны были показывать результат сыну, но я не удержался и опять её переделал. Рядом со мной работы вообще нельзя оставлять – постоянно тянет их дорабатывать! Лучший вариант – побыстрее залить форму, чтобы я пластилиновую уже не портил. У меня, было дело, картины просто отбирали, иначе я их полностью переделывал. Ведь поначалу кажется: «Класс!» Но проходит неделя или год, и тебе уже всё не нравится.

– Выходит, свою любимую работу вы не назовёте?

– Наверное, любимая – это та, которую я делаю сейчас. У меня лежат большие глаза – над ними я работаю в свободное время, когда от всего остального уже устаю. У той же мемориальной доски много мелких деталей, морщинок – глаза к вечеру уже слезятся. А этот объект большой, на нём я в какой-то мере отдыхаю.

– Нужны вообще городу мемориальные доски?

– Думаю, нужны. Это возможность лучше узнать историю своей местности. Посмотришь на такую доску – потом, может, поищешь дополнительные сведения о человеке, о его деяниях.

Лица Сталина

– У вас в соцсетях есть фото вылепленной головы экс-губернатора области А. Козлова – почему именно он?

– Это просто упражнение – я на нём глаза тренировал. Но потом сломал Козлова, он на опалубку чего-то пошёл.

– Ещё у вас в инстаграме ну очень много лиц Сталина – с чего такое внимание к вождю?

– Мне как-то просто предложили: «Можешь сделать большого Сталина?» Сперва я, естественно, сделал маленького – в качестве эскиза, он должен был так и остаться пластилиновым. Но потом его увидела подруга, попросила отформовать в подарок её отцу. А у меня осталась силиконовая форма, и дальше я просто делал с её помощью пробники различных материалов. Не хотелось тратить силикон на новую форму.

– А как вообще вы относитесь к Сталину?

– Я стараюсь не судить политиков, тем более которых не знаю. Хотя информации много, она противоречивая, и не хочется верить во что-то, потому что не поймёшь, правда это или нет.

– Ещё мы обнаружили у вас массу картин со старинными автомобилями…

– Я их писал по работе. У нас была огромная мастерская художников, мы делали картины пачками, и вот был период ретроавтомобилей. Делали также янтарные картины, выкладывали мозаикой.

– Так кем себя считаете: скульптором, художником?

– Творческим человеком. В истории искусств многие художники делали скульптуры, многие скульпторы писали картины. Редко человек только лепит или только рисует. Пробуешь всё. Особо талантливые ещё и пьесы ставят, и музыку пишут. Мне повезло поработать режиссёром, актёром, бутафором попробовал немного.

– И как вам этот опыт?

– Режиссёром было тяжело: знаний мало, за полтора месяца пришлось пересмотреть массу лекций, чтобы хоть как-то снять документальный фильм. Тот, кому я писал старинные автомобили, позвал меня на Филиппины снимать кино про вулкан. Картина была построена на интервью с людьми, которые связаны с этим геологическим образованием. Но в итоге оказалось, что продюсер забыл взять у них разрешение на съёмку, и мы не смогли использовать интервью.

– И это все съёмки?

– Ещё был фильм ужасов про каннибализм. В тот раз я уже был бутафором. У меня на тот момент был опыт лепки, поэтому работал уверенно.

– И фильм вышел?

– Съёмки завершили, был даже «сырой» монтаж. Но при отправке оборудования на Эквадор, где нужно было кое-что доснять, наши доверенные лица это оборудование присвоили – камеры, дроны, жёсткие диски…

Ремесленники вместо творцов

– Глобальный вопрос: современное искусство – есть ли оно сегодня на амурской земле и в чём заключается, по-вашему?

– Есть-то оно есть, но больше в стрит-арте – выставляться у нас негде. Хотя вот сейчас начали ремонтировать выставочный зал, у нас на него большие надежды.

А что вообще такое современное искусство – мы с ребятами всё время спорим об этом. Сейчас всё идёт к смыслу, а не к форме. Новая школа бунтует против старых канонов, главный посыл: необязательно уметь рисовать, чтобы быть художником. По сути, создаёшь идею – и ты уже художник или скульптор. Я же выступаю за то, чтобы и смысл был, и руки были на месте, но это непопулярная точка зрения.

– Искусство должно лишь украшать или же служить чему-то, приносить пользу?

– Смотря о чём речь. Есть же интерьерное искусство, смысл которого и заключён в красоте. Но в целом всё-таки – польза. При СССР искусство очень хорошо использовали на благо идеологии. Художник был на зарплате, у него был план, и при этом – возможность творить и свободно, выставляться в галерее.

Сейчас государство не использует художников в пропаганде, а зря. И пропаганда, кстати, есть в любом государстве – надо же как-то управлять массами. Но у нас почему-то искусство осталось за бортом. Благовещенск в этом плане очень показателен: много самодеятельных кружков, но серьёзного очень мало. Был вот ещё «Подвал-04», где было много молодёжи – и зрителей, и художников. Могли вырасти современные художники, целое поколение зрителей. У нас даже зрителей нет – мы пытались благотворительные вечера устраивать, но людям неинтересно. А всё из-за того, что нет галерей, салонов, компетентных специалистов. Сплошь ремесленники.

Материал газеты «Аргументы и факты»