Судьба для Прасковьи / Александр Ярошенко / Колумнисты

Ее ребенком фашисты выводили на расстрел на окраине белорусского села, а большая часть жизни прошла на Амуре. Десятилетиями она поет песни родного Полесья. Говорит, что Родина научила ее двум важным вещам: любить труд и быть стойкой.

Ее ребенком фашисты выводили на расстрел на окраине белорусского села, а большая часть Пашиной жизни прошла у берегов Амура. Где десятилетиями она поет песни родного Полесья. Говорит, что Родина научила ее двум важным вещам: любить труд и быть стойкой.

Горел хлеб и люди

– Фашисты заживо сожгли мою тетю Агату и двоих ее детей. Мама моя потом их останки руками собирала, все косточки, которые нашла, завернула в простыню и похоронила. После этого она долго есть не могла, ей все казалось, что руки пахнут горелым человеческим мясом. Она руки убирала за спину, а мы ее с ложечки кормили, – после этих слов Прасковья Павловна Ткачева замолкает. Отворачивается в сторону и тихо плачет. Молчу и я.

Она маленького росточка, худенькая и… на удивление женственная. Половина пальцев на руках скрючены, не разгибаются.

– Это детка от работы, – поймала она мой взгляд.

Паша родилась старшим ребенком за шесть лет до начала войны в белорусском сельце Дедлово Рогачевского района, что на Гомельщине.

– И сейчас помню, как наше село захватывали немцы. Они ехали на велосипедах, рыжие, молодые и в шортах. А мы думали, что они в трусах, – вспоминает Прасковья Павловна.

Перед самой оккупацией взрослые выкопали на сельской улице блиндаж, там Паша с матерью и односельчанами пряталась от фашистских пуль.

Мама моя потом их останки руками собирала, все косточки, которые нашла, завернула в простыню и похоронила

Спустя 71 год после окончания войны она взяла толстую ученическую тетрадку и села писать воспоминания о своем детстве. За два дня исписала листов 30 и свалилась с гипертоническим кризом.

– Деточка, расковыряла память, давление поднялось за 200, думала умру. Вся боль моя сидит во мне, глубоко, но сидит, – тихо говорит Прасковья Ткачева.

Строчки из ее тетрадки в линейку: «В нашу хату заходят два немца и говорят: “Ком матка…” Мама взяла сестренку на руки, а я за ее руку уцепилась, и нас повели на лужайку. Там стоят немецкие солдаты с автоматами, переводчик говорит маме: “Ты вчера видела партизан и скрываешь их”. Мама отвечает, что у нее маленькие дети и она никуда с хаты не выходит и никого не видит. Он спрашивает ее: “А твой муж где?”. Мама отвечает, что его еще в 1941 году на фронт забрали и больше она о нем ничего не слышала. “Он бандит?”, – спросил фашист. “Нет, он солдат”, – ответила ему мама. Потом их старший сказал одно слово – “расстрелять”, и нас повели к лесу. Мама нас обняла и громко заплакала, мы с сестренкой тоже плачем.

На наше счастье в эту секунду подъехал немецкий начальник на мотоцикле, что-то стал громко говорить. Нас неожиданно повернули и стали подводить к нему. Он полез в нагрудный карман, мама заплакала и нас отвернула от него, думала, что он за пистолетом полез. А он достает фотографию, на которой изображены женщина и две маленькие девочки. Помню, что на девочках были белые банты, а мы были в лохмотьях. После этого нас отпустили, переводчик велел благодарить “большого начальника”. Еще помню, что мы очень боялись, что нам выстрелят в спину. Но бог отвел…»

– Веришь, я до сих пор помню, как в войну горела пшеница на полях. Люди плакали и говорили: «Хлеб горит». Глаза прикрою и слышу этот запах горя, – говорит баба Паша.

Своего отца она не помнит, его отняла война. А в школу девочка пошла учиться только в 10 лет – осенью 1944 года, после освобождения Беларуси от фашистов.

Труд и гармошка

Пытливая и старательная Паша училась на удивление хорошо. Говорит, что больше всего любила белорусский язык и литературу. Она и сегодня помнит школьные стихотворения на родном языке. Правда, учиться ей пришлось мало, всего шесть лет. Дальше трудная жизнь не дала.

А еще с самого детства Паша полюбила гармошку, слыла в школе первой плясуньей и частушечницей.

– От жизни часто бывало во рту горько, но я все равно любила и люблю песни петь. Частушкой можно выкрикнуть всю досаду из себя, и на душе становится легче, – улыбается она.

Ее мама вспоминала, что отец Паши был первым плясуном на деревне. «Вот мне от папки и передалось», – машет она рукой.

Ее будущая судьба пришла в клуб с дышащей весельем гармошкой. 17-летний Семен Ткачев лихо наяривал на трехрядке, а Прасковью никто не мог перепеть и переплясать. Гармошка их и повенчала. Они с Семеном поженились 17-летними.

В 1953 году в Беларуси кликнули клич о плановом переселении на Дальний Восток. Семья Ткачевых собралась за неделю.

– Деточка, тогда Беларусь еще залечивала послевоенные раны. Жили еще трудно, а на Амуре я впервые хлеба вдоволь наелась, – признается Прасковья Павловна.

Их накормил хлебом Тамбовский район, в одном из сел которого они стали жить и работать.

– У нас уже было четверо детей, все школьники, а мы с мужем учились в вечерней школе. Как без грамоты жить? – спрашивает она.

– Жили еще трудно, а на Амуре я впервые хлеба вдоволь наелась

Их деревенская жизнь была полна труда и песен. В помутневшем от времени полиэтиленовом пакете хранятся молчаливые свидетели той жизни – медаль «За трудовое отличие» и удостоверение «Мастера урожаев».

Прасковья Павловна скучала по родному языку, много лет выписывала журналы на белорусском языке. Было время, ее вызывали в школу, и учителя смущенно говорили, что дети отвечают уроки на белорусском…

С первого своего дальневосточного дня Прасковья Ткачева – ведущая артистка местной самодеятельности.

– У меня четверо детей, всегда держали много хозяйства, работали без выходных и праздников. А без песни я жить не могла. Порой устану, думаю, больше не пойду, сил нет. А как подходит время спевок, ноги сами в клуб несут, – говорит она.

Земелька родная

Прожив 20 лет в селе, Ткачевы перебрались в Благовещенск, дети поступили учиться в городе. Вот уже много лет Прасковья Павловна живет в амурском «Подмосковье» – в пригородном селе Владимировка. Овдовела.

В 2013 году село оказалось в эпицентре разрушительного наводнения, от которого тогда пострадал практически весь Дальний Восток.

– Я на крыше сидела, сын на лодке приплыл и меня снял, – вспоминает баба Паша.

Когда ушла вода, они сделали большой ремонт, и теперь дом, по словам ее хозяйки, «стал лучше прежнего».

– У меня прялка есть. Мамина. Я ее с Беларуси привезла. Вечерами пряду шерсть и носки вяжу. Всем надарила, – машет рукой баба Паша.

Два раза в неделю сельская артистка Ткачева ездит на «спевки» – так она называет репетиции вокальной группы «Иван да Марья».

– Мне уже давно девятый десяток идет, а я еще все песни не спела. Сын говорит, что уже отдыхать пора, а я без песни жить так и не научилась, – смеется артистка.

Половина ее репертуара – песни ее души, те самые, которые она привезла более 60 лет назад с Гомельщины. Говорит, что без Родины жить по-прежнему не может. Если по телевизору прозвучит слово «Беларусь», то она тут же у экрана.

– Меня Родина моя научила двум великим вещам: стойкости и труд любить, – тихо говорит баба Паша.

– Мне уже давно девятый десяток идет, а я еще все песни не спела

Она не отпустила нас с фотографом из дома, не накормив вкусными драниками. Румяными, с золотистой корочкой и со сметанкой.

– Баб Паш, а мука тут есть? – макая в сметану очередную вкусность, спросил я.

– Боже сохрани! Только бульбочка и яйца, мука дает неприятный запах. Белорусские драники без муки пекутся, – улыбнулась она.

Прощаясь, я спросил ее:

– Чего вам еще от жизни хочется?

Она помолчала секунд тридцать.

– Земельку родную в руках подержать и понюхать. Земелька моя меня так и не отпустила. Веришь?..

В ответ я ее крепко обнял.

Прямая речь

Николай Васильев, председатель общественной организации «Белорусское землячество Амурской области»

– Прасковья Павловна Ткачева – настоящий человек. Труженица редкая, яркая, талантливая, артистичная. Прожив более 60 лет на Дальнем Востоке России она сохранила свою национальную культуру, идентичность, язык. Благодаря ей десятилетиями на Амуре звучат белорусские песни, она прекрасно знает национальный фольклор и щедро делится им с амурчанами.

Источник новости: http://www.amur.info/column/yaroshenko/7287